"Угораздило же ему попасться на глаза, этому козлу, майору Трофименко. Схлопотал приказ сопровождать вместе с "Ником" капитана Карасика в штаб. В ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых повидать, но после бессонной ночи, буквально, валишься с ног. Одиннадцать раз обстреливала их какая-то сволота. Заспанный "Ник", Колька Селифонов, тоже не особо горит желанием тащиться к черту на кулички. В "уазике" кругом пылища, так и хочется пальцем по сидению поводить: слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился ПВД, выехали утром вместе с попутным челябинским СОБРом, в сопровождении двух "бэтээров". В десятом часу уже были там. Карасик, дав указание, от машины не отлучатся, отправился к начальству. Присели. Закурили. Руки в цыпках, кожа потрескалась, местами покрылась болячками. Вши, злодеи, покусывают. Кашель. Сопли. Истрепанные рукава. Замусоленные колени. Закопченные морды. Кругом штабные крысы шастают, в "свеженакрахмаленном камуфляже", все почти с наградами. А у нас - две медальки на всю роту. С любопытством посматривают в нашу сторону. Прям, какое-то явление Христа народу! Цирк, приехал!
Селифонов завалился спать на заднем сидении; водила, открыв капот, залез в мотор с головой. Чего он там забыл, хорек? "
            Валерка расстегнул бушлат, извлек из-за пазухи две фанерки, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил письма из дома и присланные конверты. Иначе нельзя: обязательно какая-нибудь сука сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла его блокнот, где он вел свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться случаем и послать письмо матери отсюда, из ПВД.
        "Что же ей написать, родимой?
            Нет, он не будет ей писать, как их неприветливо, настороженно встречало местное население. Когда их колонна двигалась через Шелковскую, мимо рынка, некоторые из чеченцев в толпе, не скрывая своей неприязни в открытую показывали им красноречивый жест, проводя ладонью по горлу. Мол, будем резать вас как баранов.
            Нет, про это он ей писать не будет.
            Не будет и про то, как во время «зачистки» в заброшенном сарае на краю села обнаружили полуразложившийся изуродованный труп молодого парня в тельняшке.
            Нет, не будет он ей писать, как их обстреливают по нескольку раз за ночь, как ужасны вой падающей сверху мины и визг разлетающихся с рваными краями осколков…
            Нет, не будет он ей писать, как их проклинают и плюют вслед чеченки, и бросает камни пацанва.
            Нет, не будет он писать, как истошно вопила рация в командирской палатке, прося помощи, когда под Аргуном в засаду, устроенную боевиками, попал не только поезд, но и группы ОМОНа и СОБРа, выехавшие на выручку.
Не будет ей писать и про то, как снайпер смертельно ранил пацана из соседней роты, когда они окапывались на берегу Терека.
            Нет, он не будет ей писать, как ночью чуть не попали под перестрелку. Они то-гда после зачистки решили остаться на ночевку в сельской школе. Вдруг, в первом ча-су ночи началась яростная стрельба из пулеметов. Стреляли с вершины одной горы по вершине другой, что господствовала над селом. По данным на этих точках располага-лись ульяновская  "десантура" и морские пехотинцы генерала Атраковского. С полча-са они безжалостно гвоздили друг друга. Мы же, по уши в дерьме, трясясь от страха, провели тревожную ночь на ногах в ожидании нападения.
            Нет, не будет он писать, как пьяный ротный дубинкой сломал нос и ключицу его земляку, Витьке Алексееву, за то, что тот околачивался около кухни.
            Нет, не будет он ей писать, как подорвался на растяжке младший сержант Ефимов, как полз он, оставляя культями за собой кровавые полосы, как страшно кри-чал он, покидая этот мир.
            Нет, не будет он ей писать, про бардак, царящий вокруг, про тупые пьяные морды. Про хорька, прапорщика Мишина, который загнал местным чеченцам два ящика патронов, 12 гранат, "ворон" (бинокль ночного видения) и семь спальников. И, в конце концов, загремел под трибунал.
            Нет, не будет он ей писать, про вырезанный ночью соседний блокпост, про зверски убитых пацанов.
            Нет, не будет он ей писать, про колонну их бригады, попавшую под Центороем под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и покореженные "зилы".
            Нет, не будет он ей писать, про то, как он волком выл, пуская слезы и сопли, бился головой о стенку окопа, когда рядом завалился от пули снайпера его лучший друг, Санька Березин, с которым они коптили еще с учебки.
            Нет, не будет про это он ей писать, и многое постарается забыть, что там видел и испытал.
Жаль, что она знает, где он находится. Надо было поступить, как его тезка, Валерка Назаров из Саратова. Он, чтобы родители не беспокоились, посылал свои письма приятелю, который остался в расположении части, а тот в свою очередь переправ-лял их оттуда его предкам."
            "Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь…",- начал он, устроив-шись поудобнее.    Но его отвлек подошедший парнишка, с которым он служил в Орен-бурге. Оба обрадовались неожиданной встрече.
            - Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки кручу! – кивнул тот на свои замурзанные с черными поломанными ногтями руки и замасленную спецовку.
            - Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою голову! – Донеслось до них из-за палаток.
            - Это Захаров, "черпаков" воспитывает! Неделю назад «дембелей» сменили. Как там у вас?
            - Полный п..здец! Каждую ночь, заразы, обстреливают.
            - Наших, кого-нибудь видел?
            - Саня Карапуз отвоевался, увезли с ранеными, ухо ему отстрелили. Башка забинтована, стала на футбольный мяч похожа. "Русский марселец" сейчас в госпитале, ноги отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. У Паши "крыша поехала", теперь на кухне хлеборезом. "Федя", Фарид погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из Нижнекамска. Ну, которому все по херу было. Который на всех положил! В горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит, а самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и спальник. Сгорел он в "бээмпэшке" под Центороем. Мясорубка была та еще. Серега, "Мастер", со мной в паре, на днях ефрейторскую "соплю" получил.
            Приятель с каким-то благоговением потрогал Валеркину «эсвэдэшку».
            - Замочил кого-нибудь?
            - Как видишь, зарубок нет! Был один случай, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и не смог бы тогда.
            - У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он, не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на корабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом перерезав команду, завладели суд-ном. Он же, вооружившись винчестерами и прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда отстреливать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех , находящихся в воде. Ни один не добрался до берега.
            - Здорово! Крутой, видно, мужик был!
            - В том то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
            - Вот, что я тебе скажу! Лучшие стрелки - это бабы! О Павличенко, знаменитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю околачивать. Ей американцы подарили именной кольт, который сейчас в музее Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе!
            - Нет, не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто на лето ездили...
            Их оживленную беседу прервало появление капитана Карасика. Он был мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
            - Мудачье! Мразь, тыловая!
            Плюхнувшись на сидение, скомандовал:
            - Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
            Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик – душа батальона, добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из палатки, в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо трофейную двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяною водой. У нас мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его спины поднимается, а он только посмеивается, покрякиваает да еще и подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
            Обратно ехали одни. Над головой просвистели две "сушки" и удалились в сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы. Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая, сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была, будь здоров! За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искореженного железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином, батареи канистр и пятилитровых банок сверкали на солнце всеми цветами радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было. "Уазик" мчался, пыля, местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с неизменной сигаретой в зубах, безудержу матюкался, когда их побрасывало на ухабах.
            - Чего гонишь как сумашедший, так недолго и в ящик сыграть? Не дрова везешь! – выразил недовольство сержант Селифонов, пригибая башку.
            - Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался хмурый капитан Карасик, сидящий на переднем сидении, держа на коленях автомат. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за вьющейся дорогой. В голову лезли всякие мысли о доме, о Светке, о "первом своем чехе", которого чуть не завалил неделю назад…
            "Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель. Он осторожно заворочался, пытаясь размять онемевшее тело. В маскировочной хламиде, в своих лохмотьях он был похож на лешего. Отстегнув фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза заметил какое-то движение у родника. Там кто-то двигался. Валерка, отложив фляжку в сторону, взглянул в прицел. У родника непод-вижно стоял, озираясь и прислушиваясь, вооруженный автоматом невысокий корена-стый "чех". С рыжеватой бородой, горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. По-том он присел, и зачерпнув ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарослях затаилась Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие удары его отдавались эхом в голове. Неожиданно "чех" двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом приближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо. Они обнялись, "черный" ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они разговаривали минут десять, потом "горбоносый" с сумкой исчез в кустарнике.
            Разочарованный Валерка оглянулся на "Мастера", Серега мирно спал, свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный. Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интересный собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до отправки на Кавказ, перевели в связи с сокращением внутренних войск из Пензы. А до этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не забрасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду, молчаливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На "маковке" шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в "учебке" пряжкой чуть черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его менты в поезде взяли. Удрал из части, где его деды-мудаки достали. Паспорт, благо, у него с собой был. Добирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и "кинули" сразу на пороге "белокаменной". Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да, не тут-то было. Проводница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей, бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее подальше. Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд ментов. Те, проверив документы, стали его шмонать и обнаружили в пакете камуфляж. Утром, когда поезд подошел к знакомому перрону, его сдали в комендатуру. И очутился он вместо теплой ванны на гарнизонной гауптвахте. Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть…
             Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал. Неуправляемая ни кем машина на полной скорости, резко свернув в кювет, закувыркалась. И, безжа-лостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые деревца, влетела вверх колесами в посадку.
            Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой руками и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином.             Первое, что он увидел: это пожухлую траву, на кото-рой расплывчатыми пятнами белели его рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим почерком слова: "… До-рогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь…"
            Он услышал чьи-то шаги, и почувствовал, как ослабли путы на ногах. Его ухватили за одежду и резким рывком усадили на землю, приткнув спиной к дереву. Перед собой он увидел заросшее бородой лицо боевика лет тридцатипяти, который внимательно сверлил Валерку взглядом блестящих как вишня прищуренных глаз. Из-под берета на плечи ниспадали пяди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с "вогами". На плече дулом вниз висел "калаш" с "подствольником". Из нагрудного кармана торчала, поблескивая черной антенкой, поцарапанная миниатюрная рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он сразу узнал. Это был тот самый горбоносый "чех" с рыжеватой бородой, которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились, словно шипы в лицо пленника.
            Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых вытаскивали из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы: тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к гранатомету, ворох "вогов"… Чуть поодаль, у кустов, топтался черный мохнатый ишак со светлыми обвода-ми вокруг глаз, застенчиво моргая длинными ресницами, и что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами. Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное хозяйство.
            "Патлатый" и горбоносый бурно спорили. "Со шрамом" все время возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слюной, о каком-то Мусе. Патлатый зло возражал ему, наступая на того. Но, меченный вновь визгливо заорал, поминая опять Мусу, на что черный, потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и выругался по-русски матом.
            Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
            Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу, были ястребиные глаза и голубое небо с медленно плывущими кучерявыми облаками.
            Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей волной залило ему грудь…
            Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.
 

 © Copyright Щербаков Сергей Анатольевич